Портовые рабочие со своим долговязым предводителем захватили пулемет, охранявший мост, и задержали полк сторонников правительства, который пытался прорваться через мост к президентскому дворцу.

До стрельбы дело не дошло. Солдаты вместе с рабочими — три хорошо одетых господина были среди них — зашагали по улице в центр города сквозь восторженно орущую толпу, а рассудительные трамвайщики тем временем уже ставили на рельсы вагоны, чтобы отвезти их в парк.

Левая рука на перевязи — его укусила собака — через кафе прошествовал пламенный оратор. Он шел сквозь шеренги встревоженно следивших за ним посетителей прямо к стене, где на низкой подставке стоял бюст президента, и, повернувшись лицом к присутствующим, указал на бюст:

— Стоит ли проливать за него нашу кровь? — Здоровой рукой он сбросил президента с подставки. Воспламененные посетители все, как один, поддержали его.

От глухого грохота орудийного залпа дрогнул весь город. Президенту по телефону сообщили, что военный корабль присоединился к восставшим.

Отряд, в котором были Стеклянный Глаз и секретарь, всего восемьдесят человек, опоясанные новенькими патронташами, вооруженные винтовками и тремя пулеметами, заняли телеграф. Оттуда по стране и по всему миру были разосланы сообщения, что в городе все спокойно и что войска непоколебимо верны правительству.

Не успели какие-то пригнувшиеся фигуры перебежать через площадь, как из противоположного здания, которое секретарь принял за вокзал, внезапно затрещали пулеметы. Три такси, еще стоявшие между зданиями, поспешно скрылись.

В окнах первого этажа телеграфа появились знакомые маленькие отверстия с звездочкой трещин. Пулеметы стучали не переставая. Телеграф молчал. Здесь еще не успели установить пулеметы, офицер оставался наверху у телеграфного аппарата. Под нижним этажом находился подвал, крытый стеклом, закопченным и совершенно непрозрачным. Секретарь, принявший это потемневшее стекло за деревянный настил, хотел добежать до окна, откуда было удобно обстреливать противника, но провалился по колено и поранил себе подъем правой ноги; осторожно перенеся центр тяжести своего тела и тем самым избежав падения в подвал, он с трудом вытащил застрявшую ногу.

— Первый раненый революционер! — в ярости крикнул он и, хромая, вернулся назад.

— Да у тебя кровь! В тебя стреляли?

— Еще бы, стекло выстрелило… — Его душила злоба.

И так как окружающие спокойно жевали апельсины, секретарь со Стеклянным Глазом установили пулемет и начали поливать врагов огнем. Те не замедлили с ответом. Окно разлетелось.

— Не плохо! — одобрительно заметил секретарь.

Откуда-то слева солдаты и люди, похожие на рабочих, выкатили на площадь легкое орудие и направили его на телеграф.

— Будет жарко, — сказал секретарь и дал очередь из пулемета.

Первый снаряд противника снес толстенный чугунный фонарный столб перед телеграфом. Среди воцарившейся вслед за тем тишины над головами Стеклянного Глаза и секретаря внезапно раздался топот многих ног. Выстрелы слышались уже внутри здания, верхние этажи которого были заняты противником, ворвавшимся через боковой вход.

В то время как двое друзей продолжали стрелять из пулемета, их сотоварищи уже подняли руки, сдаваясь противнику: солдатам и рабочим.

Долговязый рабочий, который сорвал митинг ученого, накинулся сзади на стоявшего на коленях и стрелявшего секретаря и, оторвав его от пулемета, повалил на пол.

Три хорошо одетых господина приказали связать руки Стеклянному Глазу и секретарю, которые только теперь поняли, что сражались на стороне правительства.

Секретарь, не знавший, смеяться ему или плакать, коротко сказал:

— Обидно.

Стеклянный Глаз пытался разъяснить недоразумение. Никто не понял его. Связанных повели через площадь мимо победоносных портовых рабочих и их орудия прямо в тюрьму.

Часом позже три хорошо одетых господина сообщили всему миру о победе революции.

Президент ушел в отставку и находился под арестом на военном корабле. Во главе государства стали новые люди, вершившие теперь всеми делами. Господство американского и английского капитала, правда, поколеблено не было, да и все остальное не изменилось: сокращение экспорта, безработица, дороговизна. Но энтузиазм в городе бил ключом. Экстренные выпуски газет. Объятия совершенно незнакомых людей в переполненных кафе. Повсюду на улицах революционные песни.

VI

— Так что же с нами будет? И долго ли мы еще проторчим в этой дыре?

Друзья, подперев руками головы, лежали друг против друга на койках в городской тюрьме.

— Они могут завтра же дать нам пинка, а могут продержать здесь и два года. Как в голову взбредет!..

Кто знает, может они всерьез принимают свою революцию и считают, что при создавшемся чрезвычайном положении нельзя выпускать контрреволюционеров.

— Контрреволюционеров!.. И надо же, чтобы тебя за это арестовали! Тебя!.. Ну, ладно бы меня! Но тебя?

— С каких это пор ты стал таким рассудительным?

— С недавних!

— Ну, а если даже они нас завтра выпустят? Что тогда? Денег наших хватит ненадолго, а работы не найдешь.

«Больше всего мне хочется вернуться к Кордии. Ах, как хочется!» Слова эти вертелись у него на языке, но он не произнес их.

— Когда они нас выпустят, — а выпустить они нас должны, недоразумение разъяснится при допросе, — так вот, когда они нас выпустят… тогда… да, тогда я и сам не знаю… Эх, пожалуй, лучше всего, если они нас пока вовсе не выпустят. Кормят тут неплохо.

— Дожили, нечего сказать!

Уже дважды отказывались они от посещения тюремного священника, который хотел их исповедать. Стеклянный Глаз вдруг подскочил, словно его коснулся призрак смерти, и спросил, ни капельки не веря в подобную возможность:

— А вдруг они возьмут да по законам военного времени расстреляют нас!

Секретарь, рана которого вздулась и ныла, поджал под себя больную ногу:

— Все может быть! Кто знает! Может, для большей убедительности под занавес им нужно один-два трупа. А кто подойдет лучше нас?.. Два контрреволюционера-иностранца, схваченные с оружием в руках!.. Звучит неплохо!

Стеклянный Глаз медленно опустился на койку и уставился перед собой застывшим взглядом.

— И зачем мы только впутались в это дело! Зачем! Скажи мне, зачем!

— Дорогой друг, об этом ты спроси Карла Маркса.

Стеклянный Глаз слегка царапнул стенку ногтем и опять посмотрел на секретаря.

— Помнишь, как эти парни с винтовками разъезжали по улицам на грузовиках и все их восторженно приветствовали?.. Ну совсем как у нас в Германии.

— Просто они видели снимки в немецкой иллюстрированной газете и скопировали. Видимо, считали, что у нас было, как полагается. — Секретарь был неважного мнения о революции в Аргентине.

Над койкой Стеклянного Глаза на стене уже было двадцать шесть царапин, сделанных ногтем большого пальца: двадцать шесть дней. Казалось, о них совсем забыли.

Каждое утро Стеклянный Глаз спрашивал:

— Что-то поделывает наш Барашек? Что с ним теперь?

В круглой и сужающейся кверху камере, расположенной слишком высоко, чтобы из нее